Гоша Спектор
* * *
Дышать труднее, а не легче,
Приняв на плечи этот век.
И снова некто осмелевший
Один пытается за всех.
И в ожидании итога
Житейских драм и вечных тем
Он образ дьявола и бога
Объединит в один тотем.
И не соврёт – хотя, возможно…
И не уйдёт, хотя пора.
А лишь соринку осторожно
Смахнёт двуперстием с пера.
И остаётся только слушать,
Чтобы когда-нибудь потом
Свою непонятую душу
Сравнить c чужим черновиком.
* * *
Вопросы к вечности.
А вечность промолчит.
Колёсами чечётку отстучит
по ниве южно-русского раздолья.
И эхо, заблудившись в ковылях
при повороте на Таманский шлях,
замкнёт пространство мировой юдоли.
И это есть иллюзия творца.
Дрожащие ладони у лица –
молитва фарисеям и фискалам.
Красивый почерк росчерком в альбом
невольно запускает метроном
и применяет новые лекала.
А может быть, расклад совсем не тот –
потрёпанный дневник, упавший с полки,
уже разбил реальность на осколки
судеб, ещё не связанных. И волки
уходят, как волхвы, за горизонт.
Они не будут трогать за бока
прокуренными жёлтыми зубами.
Ещё строку не вывела рука,
и монстры до сих пор не знают сами,
как их воспринимаю я
в локальной ипостаси бытия.
Ему грозит расклад игральных карт,
как веер обезумевшей субретки.
И только крошки отражают метки,
по коим мы вернёмся к дневнику
и будем ждать событий на веку.
Но век проходит. Совокупность бед –
не больше, чем иллюзия движенья.
И постепенно удлиняясь тенью,
становится всё ниже человек,
и засыхают слабые растенья,
и пылью покрывается паркет.
Вся жизнь моя – сомнения и бред.
* * *
Не хочешь – не пиши.
Души свою простуду,
Живи в такой тиши,
В которой будет чудом
Немного хриплый звук
Простуженного смеха.
И сердца перестук
Напоминает эхо.
Не хочешь – не пиши.
Всё сказано и спето.
Клочки твоей души
Рассеяны по свету.
И умерли враги,
И дети постарели,
И пахнут пироги
Малиновым вареньем.
Не хочешь – не пиши.
Что толку врать и злиться!
Скучай в своей глуши
Подальше от столицы.
И под напев ветров
Мечтай в промозглом мраке
О том, как вдруг перо
Потянется к бумаге…
***
ДАЖДЬ НАМ ДНЕСЬ
Не спорь со мной. Все споры будут зря,
Пока роняет свет на мостовую
Кривой фонарь. И возле фонаря
Какой-то парень девушку целует.
Ни ты, ни я.
Уже ни ты, ни я.
Им хорошо, наверное, вдвоём
Парить незримо над ночным кварталом.
Ты в детстве тоже изредка летала,
Пока не стал похож на водоём
Твой зыбкий сон, в котором одеяло,
Как лёд, обратный путь перекрывало.
Немало дней прошло с тех самых пор,
Когда с тобой мы целовались тоже.
Но время шло, сужая кругозор
До уровня гостиной и прихожей.
И стал банален каждый разговор.
Отматывает память эпизод
И возвращает нехотя к началу
Иных времён, где нам предназначалось
Совсем не то. Совсем наоборот.
Там до сих пор не выключенный чайник
Зовёт кого-то тихо и печально.
Там до сих пор прогорклы вечера,
И воздух полон сигаретным дымом.
Там нет того, что нам необходимо,
И нечего утрачивать. Игра
Ещё не обрела жестоких правил.
Никто не служит и никто не правит.
Привычный быт творил свою игру;
Гремел в кроватке детской погремушкой
И оставлял на скомканной подушке
Не оттиск страсти – слёзы и слюну.
И постепенно обольщались души
Желанием обидеть и разрушить.
Не спорь со мной. Всё будет так, как есть,
Мы здесь, сейчас, и выбор минимален.
Невольно повторяя «Даждь нам днесь»,
Глядишь во двор из затемнённой спальни,
Как Саваоф из сумрачных небес.
И подступает подленькая злость
И отвращенье к собственному дому,
Но личный страх перерастает в дрёму.
Пока не пелось – до тех пор жилось.
Не спорь со мной. Всё будет по-другому…
***
НА УРОВНЕ БЫТА
По капле, по строчке, как взрезанный финкой лимон,
Выдавливать прошлое в первоапрельскую слякоть.
Ты слышишь, девчонка, не смей от бессилия плакать!
Ведь ты поэтесса. А слёзы для них – «mauvais ton*».
Зубами скрипи, колоти обречённо посуду,
Сведёнными пальцами винную пробку сорви.
Ведь самое страшное, что вдохновенье прибудет
Количеством образов сразу же после любви.
Всё после, всё позже – когда отпылают пожары
И жаркий полёт превратится в обычную жизнь.
Ведь ты поэтесса, а сущность поэта державна.
Так вот – соответствуй и зла на других не держи.
Блажи, отрекайся… Сознанием день не измерить,
А только в подъезде услышать чужие шаги.
Ведь ты поэтесса, а избранным свойственно верить
И после себя за наличие веры корить.
Запить настоящее бромом приморского пляжа,
Забить настоящее фоном грядущей зари…
Тебе ли не знать то, что склонность людей к эпатажу
Зависит от уровня опустошенья внутри!
Под солнцем задумчиво плавятся пляжные кресла.
Под тенью навеса рождается лёгкий сквозняк.
Девчонка, провидица, вздорная дрянь, поэтесса
Расслабленно тянет из маленькой рюмки коньяк.
Вот так. Потихоньку. Под музыку прошлого века
Пройдут выходные и, может быть, вырвется стих.
На уровне быта мечта одного человека
Становится часто тяжёлым ярмом для других.
Семья отобедает. Кто-то помоет посуду,
А кто-то в запале начнёт городить ерунду.
На уровне быта любой монолог неподсуден,
Пока постепенно не станет похож на хулу.
В углу прорастает лианами буйная зелень,
Струится по стенам прообраз грядущей строки.
На уровне быта одно лишь присутствие лени
Всегда перевесит свои и чужие грехи.
На уровне быта забыто наличие страха.
Наивная речь обретает стальные края.
На уровне быта перо и простая бумага
Не выглядят больше как главный аспект бытия.
*Mauvais ton – моветон: дурной тон, невоспитанность (франц.)
* * *
Песок под ногами Харона упруг.
И круг завершён. Начинается круг
Оттуда, откуда ты Стикс пересёк,
И волны ласкают зыбучий песок.
В другой ипостаси, забыв о былом,
Придётся опять обустраивать дом,
И снова учиться любить и прощать,
Но серый песок всколыхнётся опять,
Стирая навек предыдущую суть.
Не вспомнить себя и себя не вернуть.
Но всё же придется с лихвою платить
За право прощать и за право любить,
За право личины менять, имена…
Сменяются годы, бурлят времена,
И ветер столетий скользит по плечам,
По чёрной хламиде, по гарде меча.
Но вновь оказавшись в потоке времён,
Ты вдруг понимаешь: угрюмый Харон
Не больше чем образ иной пустоты,
И то, что Харон – это ты, это ты…
* * *
Красавица, фурсетка, этуаль,
Февраль ещё расплатится с тобою
За это небо бледно-голубое,
За лёгких строк прозрачную печаль.
Горячий чай, две пачки сигарет,
И запах табака и бергамота.
Лениво начинается суббота,
Лишённая пророчеств и примет,
Лишённая привычной суеты –
Возни детей и бормотанья мужа.
Тебе пока ещё никто не нужен
В том мире пустоты и простоты,
Где можно на секунду замереть,
На цыпочки вспорхнув, как на пуанты,
И ощутить присутствие таланта
Как маленькую медленную смерть.
И, завершив изящный поворот,
Скользнуть лучом
по выцветшим обоям…
Февраль ещё расплатится с тобою
Грядущей безысходностью суббот.
Читать подробнее в альманахе «Гражданинъ» №6